Нелли Андреевна Голубева

Я родилась во время войны с финнами, в суровом и очень холодном январе 1939 года. Когда началась Великая Отечественная война, мне было 2,5 года. Отец был коммунист и работал в Доме Советов в Пскове, его перевели в Порхов начальником райисполкома. Квартиры там не было, и мы оставались жить в Пскове. Мать была беременная и 22 июня она попала в роддом и родила дочку.

Я в то время была с отцом. Он прислал меня к маме с солдатами, уже зная о войне. Я тогда ничего не понимала и сказала маме, что папу я потеряла. Впоследствии он действительно пропал без вести.

Мама была детдомовской, родных не было. Род наш, по отцовской линии, непростой, происходит от рода князя новгородского, который был иностранцем, из Швеции. А мамина мать работала служанкой в Эстонии у знатного бюргера. И от внебрачной связи родилась моя мама, которую сдали в детский дом в Пскове.

 Она работала сварщицей. Папа был родом из Архангельской области, из города Шенкурска. У меня не было ни бабушек, ни дедушек.

Эвакуировали нас из Пскова последним эшелоном, так как знали, что отец коммунист. Мама собрала сумку с пеленками, кое-какой одеждой и мы, в чем стояли, так и бежали последним эшелоном. Очень сильно бомбили. По дороге к вокзалу мы только прошли в каменные ворота, как за нами разбомбили дом. Все решили, что мы погибли, но нам повезло и мы добежали до вокзала, погрузились в товарники. Когда мы ехали в поезде, впереди разбомбили поезд с ранеными. Мы все выскочили из вагонов и разбежались по полю. Был очень солнечный день, и я помню, как рвала букет из ромашек, а мама старалась прижать меня к земле. Когда убрали с путей разбомбленный поезд, всех мертвых раненых засыпали песком, и я на всю жизнь запомнила руку с шевелящимися пальцами, которая торчала из песка.

Прибыл наш эшелон в Татарию, мест уже не было, так как мы были последние. И нас повезли дальше, в Забайкалье. Дорогу я не запомнила. Там нас распределили по местным жителям. Хозяйку звали Степанида Ивановна. Они с мужем были выселены в Забайкалье еще при царской власти. Хозяева занимались всем: и на охоту ходили, и выращивали овощи.Своих детей у них не было. Хозяйка любила со мной заниматься, пока мы жили у них. Потом для переселенцев построили дома. Мы с мамой и сестренкой жили в одной комнате с женщиной, у которой был сын Оська (Иосиф). Помню, мама стригла Оську, он вертелся, и ему мама ранила ухо, он громко визжал.

 Я ходила в детский сад. На всех детей там надевали одинаковые синие халатики. Кроваток в саду не было, и дети собирали в кучу халаты, и укладывали меня спать, так как я была младше всех. Дети, в основном, были местные, буряты. Где была сестра Люся, я не помню. Помню, что возилась с ней дома, когда мама работала. Однажды я хотела маме помочь и почистила, как сумела, ведро картошки. Конечно, я её сильно испортила, и мама меня наказала.

Местные жители хорошо к нам относились. Я сама ходила к Степаниде Ивановне. Она сшила мне костюмчик: юбочку в складку и жакетик с красными пуговицами. Я всегда ходила к ней с корзиночкой, и она всегда давала мне пирожки, какую-нибудь еду. Я несла гостинцы домой, маме и сестренке. Голодно было, на карточки не всегда отоваривали. Если местные жители жили охотой и огородами, то у нас этого не было. Но нам помогали .

 Мама работала на заводе, разделывала рыбу и приносила оттуда какие-то отходы для еды. Поэтому я лет до 50-ти не могла есть рыбу и даже не переносила рыбный запах.

Был праздник, когда Степанида Ивановна пекла что-то вкусное. Я тогда радовалась и бегала вприпрыжку.

Как только наши войска стали освобождать Советский Союз, мать любыми путями стремилась вернуться в Псков. Она не верила, что муж погиб. Помню, едем в Псков, и, как в сказке: «…солнце высоко, колодец далеко…», пить хочется. Все колодцы закрыты, дома закрыты на замках и мать говорит: «Доченька, ну постучи в окошко, попроси попить и кусочек хлеба. Ты девочка, тебе дадут». Но я не могла себя пересилить и что-то попросить. И до сих пор не могу. Когда мне что-то дают, не отказываюсь, но просить не могу.

В дороге мы заболели брюшным тифом. Попали на Украину в распределительный детский дом вначале. Помню, меня несли на руках и ладошки были пузырями. Но, Бог дал, выжили. Потом мы попали в детдом в городе Конотоп. Мамы тогда с нами не было. Вероятно, из-за тифа ее тоже сняли где-то с поезда. Но, как-то мама оказалась потом в Конотопе, а сестренку уже взяли на воспитание. А я всегда твердила, что у нас есть мама и она за нами придет. Но кто поверит ребенку? Фамилия у меня была редкая - Едемская, такую я больше не встречала.

Я осталась в детдоме. Я быстро запоминала стихи, танцевала. Помню, что как- то меня взяли в Сумы, в театр, играть детскую роль. Потом мама меня нашла. Она работала в авиамастерских по ремонту самолетов и одна женщина сказала, что ее знакомая работает воспитательницей в детдоме и рассказывала, что там есть девочка Неля Едемская. Мама сразу же попросила машину и поехала за мной. Помню, мама едет в кузове, я ее увидела и закричала: «Мама, мама!!!». Она чуть не выпала из машины. А сестренки Люси в детдоме уже не было. Говорили, что ее взял на воспитание начальник НКВД, но документов никаких не было, фотографий тоже. Мама так и не смогла найти свою вторую дочку. И до сих пор ее мы не нашли.

Когда меня мать забрала из детдома, мы жили в селе Поповка. Я даже зрительно помню, что оно было расположено буквой П. Наш дом был на одном краю, а на другом краю росло какое-то большое дерево. И люди по вечерам там собирались, пели украинские песни. У хозяев, где мы жили, не было детей, и они меня очень любили. В Пасху хозяйка брала меня с собой в гости. Я пела, танцевала, рассказывала стихи. Однажды так кружилась и танцевала, что даже упала. Домой мы приходили с полной корзиной яиц и разных угощений. Пасху на Украине во время войны отмечали все открыто, не боялись.

А из подружек я помню девочку – цыганку в детском доме. Это она научила меня танцевать и петь цыганские песни. Слова одной помню до сих пор.

Я была дошкольницей, когда мы приехали в Псков. Город был разрушен, вокруг были одни камни. Помню отдельные дома, которые уцелели. Наш дом тоже не разбомбили, но там никто не жил, так как там были разные конторы. Жить было негде, мать устроилась на электростанцию. Это была старая электростанция, там жили бездомные. В одну сторону была срыта груда металла, а в другой стояла буржуйка и жили люди, отгороженные друг от друга мешками. Одна женщина, как мы считали, была богатая, так как чистила картошку. А мы, дети, подбирали очистки, жарили их на печке и ели. Это было лакомство. Помню, мать приносила с поля гнилую, замороженную картошку, а я не могла ее есть, меня тошнило. Просила у матери маленький кусочек, хотя бы половиночку настоящей картошки.

Вспоминалась Украина, потому что там было сытно, хозяева кормили меня хорошо. Там был спиртзавод, хлебные отходы выбрасывались в яму. Люди их брали и кормили, выращивали свиней. Поэтому было и мясо.

Помню, до войны в Пскове ходили трамваи. Потом эти рельсы были перекорежены и на их разборку возили пленных немцев. Немцы были оборванные, в замотанных платками пилотках, накрученных на ногах тряпках, голодные. Мы сами были голодные, но мне было их жалко. И я помню, как я протягивала им кусочек хлебушка.

Еще помню, на вокзале увидела девочку с дедушкой. Он играл на шарманке, а девочка пела. Мне было их так жалко, что я плакала и просила маму взять их с собой. Но взять было некуда, мы сами не были устроены. Соседи, знакомые уговорили мать поехать в Печоры. Говорили, что в Печорах есть свободное жилье, но когда мы приехали, все было уже занято. Мать устроилась в больницу.

Ее оформили как больную, потому что больным хлеба давали 600 граммов, а по карточкам меньше. Еще больных кормили супом, давали маленький кусочек сливочного масла и кусочек сахара. Главврачом тогда был Шилов Степан. Я дружила с его дочкой Тамарой, она была старше меня на два года. Жили мы в деревянном здании больницы наверху, а внизу было венерическое отделение. Вход был отдельный. Мать работала на проходной, звонила в больницу, когда кто-то приходил. Тогда свободно проходить никто не мог. Люди, которые приходили в больницу, на проходной угощали то кусочком хлеба, то еще чем-то. Это было дополнительным питанием. Помню, сидела я на проходной с матерью, и выбежала мышка. Я дала ей хлебушка, и она потом стала как ручная. Как только я приходила, она выбегала ко мне. В больнице работали люди с детьми. Помню, работала женщина по фамилии Чернова. У нее было два сына. Я дружила с дочкой главврача, в их семье меня подкармливали, отдавали какую-то одежду.

Из больницы в 1947 году я пошла в первый класс. Школа была на улице Псковской, где сейчас находится лингвистическая гимназия. В школе тогда было всего 4 класса. Первую учительницу звали Анна Ивановна. Она была старенькая. Помню до сих пор песню, которую разучивали на уроке пения: «…Жавороночек на проталинке, распевает, распевает, он зовет весну, весну красную, весну красную вызывает…».

Мы все любили нашу учительницу. А во втором классе нам дали новую, молодую учительницу, Нину Ивановну. Мы ее не любили. Она кричала на нас, могла обозвать. В четвертом классе мальчишки подложили ей на стул кнопки. Она села, сразу же встала, но нам ничего не сказала. Дети в классе были разного возраста, некоторые были на 3 – 4 года старше. Еду дети в школу брали с собой из дома. Мне мама дать ничего не могла. Я сидела за одной партой с Жоркой Шаровым. Он был один сын у родителей, у них был свой дом, и родители давали ему с собой еду. Он делился со мной своими бутербродами. Ему давали хлеб с колбасой, котлетой или мясом.

В первом классе писали на газетах, потом появились тетради. Учебники выдавали в школе. После окончания 2 класса нас нашла мами сестра, родная по отцу и позвала нас в Тарту. В третий класс я ходила в Тарту. Мне там так понравилась школа. Сестра матери, Татьяна, болела туберкулезом и у нее была дочка Нина, на год младше меня. Мужа сестры звали Артур, по национальности он был эстонец. Мать устроилась на работу в санаторий, но все-таки боялась, что мы заразимся туберкулезом, и мы опять вернулись в Печоры.

Моя учительница, Кира Аксентьевна, меня очень любила и говорила мне: «Нелечка, тебе надо поступить в педагогический». На что я говорила, что не смогу работать в школе, нервы портить с детьми не хочу. Потом мне перестали выплачивать пенсию на отца по возрасту. Я себе и матери шила одежду с 6-го класса. Научилась шить сама, а еще я хорошо рисовала, умела сделать выкройку. Тогда выписывали журналы, и по ним я училась. Распускала ситцевые платья и училась обрабатывать швы. Когда потом приходилось туго на Колыме, то шила людям на заказ. Там первые три года, пока не платят надбавки, очень тяжело жить. Рассчитывались за мою работу по-разному: продуктами, деньгами.

После школы я работала в детдоме в Вымморски (Эстония) пионервожатой, но учитель математики часто болел, и я проводила у детей уроки. У меня с математикой всегда было хорошо. Как-то я повела детей в наш кинотеатр, а они все были переростки, из неблагополучных семей, и в кинотеатре спросили: «Кто старший группы?». Я вышла вперед, а меня приняли за девочку – подростка. После этого я поняла, что, несмотря на авторитет среди этих ребят (я много читала, на мне была библиотека), для дальнейшей профессии я выберу дошкольников.

Поступила я в педагогический институт имени Герцена в Ленинграде на дошкольное отделение. Но я даже не окончила первый курс, не помню теперь, по какой причине. Все бросила и стала работать. А потом, на следующий год я поступила в дошкольный техникум, который находился в Сестрорецке.под Ленинградом. Был экспериментальный курс: «Учитель начальных классов и воспитатель дошкольных отделений». Я успешно окончила этот курс. У меня хорошо шли поделки, музыка, я быстро усваивала мелодии. Помню, показывали какой-то популярный фильм, я запомнила мелодию, а учительница дала слова и попросила пропеть. С тех пор я часто пела.

Первый курс педучилища я училась очно, а потом перешла на заочное, потому что я вышла замуж, и ждала ребёнка. Жили мы тогда в Печорах, на улице Рижской, вместе с мамой. Муж, Ринусов Геннадий у меня был инвалид. Он служил срочную службу на море и участвовал в испытаниях атомного оружия. Все военнослужащие, проходившие срочную службу на этих судах, были обречены. Они знали об этом, но присяга была принята, и подписаны документы о неразглашении военной тайны. Муж был боцманом на судне, когда произошел несчастный случай. Проводились испытания ракетных установок из Зеленодольска, и что-то не сработало, а когда стали разбирать – произошел взрыв. Геннадий получил сильные ожоги и ему дали в армии первую группу инвалидности.

Он приехал в Печоры. Весной и осенью у него на руках появлялись язвы, синие пятна, шел неприятный запах. Когда он лежал в мединституте в городе Горьком, то перенес 13 пластических операций. Здесь, в Печорах, ему дали третью группу инвалидности.

К счастью, я родила здорового мальчика. Замуж я вышла не только по любви, но и от того, что будущий муж был в беде, все от него отвернулись. Он был высокий, красивый, а я маленькая, худенькая, я и не рассчитывала, что мы будем парой.

А на Колыме я оказалась, когда вышла замуж во второй раз, через три года после смерти Геннадия. Виктор был моей школьной, первой любовью. Он тогда рисовал школьную стенгазету, а я писала. Учились в одном классе. Я ему подсказывала, проверяла его ошибки. Когда мне исполнилось 18 лет, приехал Виктор. Он окончил горный техникум в Таллинне. Мы очень симпатизировали друг другу. Но потом он уехал на работу, в Донецк, в шахту. Его уговорили, сказали, что он поможет матери, у шахтеров хорошая зарплата. Он хорошо учился, был очень порядочным. Но когда он уехал в Донецк, пришла его пора, он там женился, а я тогда вышла замуж за Геннадия.

Встретились мы с Виктором, когда он развелся с женой, а я была уже вдовой. Он приехал в Печоры из Магаданской области, и ко мне его привела невестка, жена брата. Они шли в кино и заглянули ко мне попить воды. Мы с ним постояли на лестнице, вспомнили юность. Он меня обнял и все. Так я и уехала с ним в Магадан. Но вначале я поехала к нему в отпуск, посмотреть как он там устроился, какие условия жизни. Ведь у меня на руках был ребенок. Я везла с собой картошку, яблоки, лук.

Когда я приехала в Сасуман, то увидела, что яблоки там продаются. Мы с Виктором разминулись, мне показали, где его комната. У него была сварена картошка, поставлена под подушку, чтобы теплая была, стоит тарелка с апельсинами. А в Печорах этого не было. Апельсины привозили из Москвы или еще откуда-нибудь. Так началась моя жизнь. Прожили в Магадане 21 год. Виктор был горным инженером. Дети начали учиться. Когда мы приезжали в Печоры, Виктору предлагали работу и квартиру, но из-за детей мы не согласились перебраться. Трудно привыкать к учебе в новом коллективе.

После смерти мужа Виктора я вернулась в Печоры. 

С Анатолием Петровичем мы познакомились на ветеранском хоре. Он пришел на хор, а я староста хора. Я оповещаю всех о репетициях, мероприятиях, заседаниях клубов по телефону и звонила ему. Потом Анатолий поздравил меня с каким-то праздником, подарил свою книгу. У меня был день рождения, и я позвала его в гости. Потом было 23 февраля, и мы вместе ходили на концерт в дом культуры на улице Меллиораторов. У меня тогда обострился ишиас, я ходила с палочкой, и он мне помогал. Потом он идет гулять и звонит мне, споет мне какую-нибудь песню. Мы стали с ним больше общаться. Один раз я увидела его на скамеечке возле своего дома. Он просто сидел и ждал меня. Приходил ко мне с хутора деревни Рысева, дорога была 10 километров. Я угощала его чаем, борщом. В мае он пришел ко мне в белом костюме, встал на колени и предложил стать его женой. Я и не знала, что ответить. Мы поехали встретиться с родственниками Анатолия Петровича в Екатеринбург. Встретили меня очень хорошо, все стали мне родными. И тогда я дала согласие на законный брак и мы поженились

Фотографии и документы

Кликните для увеличения