Татьяна Ивановна Ерофеева

Родилась 27 января 1933 года в деревне Славицы Демьянского района Новгородской области. Нас детей в семье было 5 человек: 4 дочери и один сын Василий. Мама была из богатой семьи, а папина семья не была такой богатой. У отца было много братьев, которые жили по разным городам, двое из них в Ленинграде. Семью раскулачили, отобрали лошадь, корову. После этого, чтобы кормить семью, отец решил уехать в город. Мы жили в Малиновиче, отец работал в Валдае на заводе, а мама работала в военном городке Котово под Ленинградом. Жили так долго. Помню, как мы с сестренкой бегали к мосту через Волгу встречать с работы папу. Старший брат учился на радиста. В то время ни у кого не было радио, а у нас было, круглое, как тарелка. Старшая сестра вышла замуж в Малиновиче. Потом она уехала к дяде в Ленинград, жила там до смерти и похоронена на кладбище в Саблино.

Когда началась война, мы переехали в свою родную деревню Славицы. Там жили родственники, были живы мамины родители. Папу в армию его не призвали не по возрасту, а потому, что он был «желтобилетником» и болел туберкулезом. Он прошел две войны: финскую и немецкую, был у немцев в плену. Вскоре после начала войны отец умер. Мама послала старшую сестру Клаву в Митрошино, позвонить по телефону брату Васе, чтобы он приехал на похороны. Вася учился сначала в Ленинграде, потом в Пскове и сказал сестре, что приехать не сможет, потому что едет на фронт. Попросил передать маме, чтобы она берегла маленьких. Он очень меня любил. Обещал вернуться и помочь.

На момент начала войны сестре Клаве было 14 лет, она была старшей из нас троих сестер. Вся деревня засуетилась, говорили: «Немцы идут! Будут забирать молодых девчонок и отправлять!». Мама намазала сажей Клаву и потащила нас в конец огорода прятать за старым колодцем в яме. Нам там долго было не усидеть. Мы выскочили на горку посмотреть, что происходит и увидели, как немцы шли строем в нашу деревню. Деревня наша была на горке. Немцы барабанили в большие желтые тарелки, шли под музыку.

Потом немцев стали расселять по домам. В нашем доме, на краю деревни, разместили немецкий штаб. Нас поселили в другом доме рядом, через двор. Сначала там жили четыре семьи. В каждый дом расселили немцев, только не тронули нашего родственника, сапожника дядю Васю. К нему немцы ходили ремонтировать сапоги. А фронт проходил от нас близко, в 4-х километрах, через озеро. Моя сестра Валя не очень прислушивалась к разговорам взрослых, а я любила послушать, что говорят. Мама говорила, что за озером были наши войска, а мы на этой стороне были, у немцев. Было хорошо слышно, как стреляли, как летели снаряды. Разведчики знали, где находится немецкий штаб. Мама говорила нам, чтобы мы прятались, когда был обстрел. Мы так и спали на узлах с одеждой. Рядом с нашим домом росли большие высокие березы и над ними висели зажигательные бомбы. Березы мешали при обстреле штаба. А немцы специально расселили своих с нашими, чтобы их не бомбили.

Мы жили в деревне рядом со своим домом, в котором был штаб, а там, в подвале была картошечка. И у меня тоже была своя ямочка, а в ней спрятано почти ведро картошки. Есть нечего было, всю картошку уже вынесли. В штабе убирала молодая женщина, тетя Настя. Вот мама мне и говорит: «Иди с тетей Настей, слазай в подвал, принеси свое ведро картошечки!». Тетя Настя стала в коридоре убирать, а я пошла в комнату, чтобы залезть в подвал. Захожу, а там, на кровати лежит немецкий шеф. Мы уже знали всех офицеров по чину, кто комендант, кто шеф. Маленьким все быстро прививается. Лежит шеф, читает. Посмотрел на меня, но ничего не сказал. Я в подвал залезла, вытаскиваю картошечку, и вдруг входит конюх. У нас была конюшня. Я бы, наверное, и сейчас его узнала: такое круглое лицо. Он как заорет: «А это что такое? Киндер швайне, швайне раус! Я лучше лошади отдам эту картошку!» А шеф и говорит ему: « Не трогай, не трогай ее!». Я так испугалась, что даже не помню, принесла ли картошку домой! Но все же, наверное, принесла. Шеф не дал меня в обиду, успокоил конюха, у которого даже лицо от злости покраснело, когда он увидел, как я вылезаю из подвала с картошкой.

Помню еще: сижу на подоконнике, а мимо идет на работу немецкий комендант и меня передразнивает - прижимает палец к носу. Я в окно смотрела, прижималась носом к стеклу. А бывало, идет мимо - хлебушка даст. Помню, мыла летом нас мама в бане, а немцы сидели возле нашего дома на скамеечке и слушали радио. Мы с Валей поднимались из-под горы после бани, и они позвали нас посидеть на скамейке, и тоже послушать радио. Некоторые немецкие офицеры были хорошие, угощали нас конфетами.

Помню, топила мама баню, и пришел к нам молодой русский солдатик. Он скрывался под горой, в бане, рядом с лесом. Он сидел в доме на лежанке, грелся. Свет нельзя было зажигать, жгли лучинки. Окна занавешивали тряпками, одеялами, чтобы не было ничего видно. Какой-то мужчина сказал, что надо тихонько посмотреть, караулят наш дом или нет, не стоят ли патрули. Сестренка Валя встала на скамейку и в щелочку посмотрела. Вдруг мимо нее пролетела пуля. С улицы выстрелили из ружья, и пуля попала в раму. Дом был окружен, чтобы никто не вышел. Это было ночью, а утром пришел немецкий патруль. Забрали солдата и маму. Староста был из местных, деревенских, хороший и он защитил маму. Ее хотели повесить за укрывательство солдата, но староста упросил отпустить. Сказал, что у нее маленькие дети. А солдата куда-то увезли. У нас в деревне никого не расстреливали.

У старосты была большая семья и поэтому его младшему сыну Валентину давали сталинское пособие. А мы, дети, дразнили его при немцах: «Сталина головушка проворная». Он был младше меня и боялся, убегал. Но драк не было, дети играли дружно. Помню, мою сестру мальчишки заперли в конюшне, подперли ворота, а я побежала ее защищать. На святках привязывали к домам колотушки, дергали за веревку, стучали. Вот такие были развлечения у детей.

Мама всегда старалась разговаривать с нами, была рядом и не сдала во время войны в детский дом, как поступали некоторые женщины. Они считали, что так будет проще выжить, а мама от нас не отказалась.

Потом стали забирать молодежь и увозить в Германию. Помню, построили всех девчонок и мальчишек, а сестре Клаве было 14 лет. Мама подбежала к ней, схватила за ноги и закричала: «Не пущу! Не пущу!». Немец оттащил маму и ударил прикладом. Всю молодежь увезли. Сестра всю войну была в Германии.

Потом стали из деревни вывозить семьи с детьми. Кидали нас в машины, как баранов, в чем были, не давали брать с собой никаких вещей. Нас спасло то, что дочка сапожника Ольга, наша троюродная сестра, бросила нам в машину мешки с вещами и отрезами ткани. Эти отрезы выручили нас во время войны; мама меняла ткани и вещи на хлеб.

А семью сапожника уважали и не вывезли, оставили. Привезли нас в Старую Руссу, там была разрушенная бомбежками тюрьма. В нее нас и поселили, крыши почти не было, а пол был застелен соломой. Все люди сидели на полу, на соломе. Кормили нас жидким супом, баландой. Дали котелок и сестра Валя стояла в очереди за этой баландой. А я все время бегала рядом. Около тюрьмы, где мы находились, был большой дом из красного кирпича. В нем располагалась психиатрическая больница. Больные в больнице были, немцы их не расстреливали. Я видела больную женщину, которая выглядывала из окна, развешивала на крючки кусочки хлеба и что-то кричала. Нам, детям, было непонятно и смешно. В Старой Руссе было солевое озеро. И мама рассказывала, что соль нам возили из него.

Потом нас перевезли в Славковичи, там мы тоже жили в бараке. Потом семьи расселили по домам. Маме предложили работу в Усадище: прислуживать, убирать в доме старосты. Нас же надо было как-то кормить. Расселили нас в домик, где жил парализованный поляк. Мама за ним ухаживала. Он был лежачий, очень большой и никто, кроме нее, не соглашался за ним ухаживать. Работа была тяжелая и грязная, но хорошо, что у него была корова и картошка в подвале. Вместе с нами жили две женщины тетя Катя и тетя Даша, выселенные из Ленинграда. А их дети были отправлены в лагерь. Тетя Даша все время вспоминала своего сына Коленьку, звала его. Потом говорили, что она заболела тифом. Всего в комнате нас жило шесть человек. Вначале тетя Даша работала на маслозаводе, который был в Усадище. Рядом с заводом росли кусты и мы прятались в них, когда прибегали к тете Даше. Она тихонько поила нас измятиной и сывороткой, которая остается после приготовления масла. Передавала нам с сестрой сыворотку через окошко, а вокруг дежурили немцы. Тетя Даша очень рисковала, но хотела нас немножко подкормить. А еще там был свинарник. Мама там тоже работала, а мы таскали свинячью мелкую картошку. Есть хотелось всегда. Все жили очень дружно, помогали друг другу.

Помню, ночью к нам через речку приходили партизаны-разведчики узнать обстановку, а утром проверяли немцы. Дети понимали, что нельзя ничего рассказывать, и никто ни разу не проболтался. Когда приходили немцы, мама загоняла нас на печку, в угол, а сама объясняла немцам, что никого нет, все спокойно. Предательства никакого не было.

В Славковичах мы жили только одну зиму и нас там, при немцах, устроили в школу. Помню, около речки была тюрьма, рядом с ней баня, а возле бани было здание школы. Там мы учились. Преподавала дочка старосты – учительница. Она нас с Валей все время как-то оберегала: то одно сунет, то другое. Помню, что мы писали осколочками карандашей на старых газетах, желтой бумаге. Вырезали палочки, считали. Игрушек не было, для них и времени не было. Зимой катались с горки: кто-то на фанере, а кто-то и просто так. Одеты все были бедно, никто никого не дразнил и не обижал.

В Славковичах на горе была церковь, под горой тюрьма, баня и школа около речки. Напротив церкви была виселица и на ней вешали партизан. А нас выгоняли из школы на это смотреть. Когда мы шли из школы, Валя закрывала от меня виселицу, чтобы я не смотрела и не плакала. Я видела, как висела женщина и с нее снимали белые валенки. Там был партизанский край, страшное место. Говорили, что это Малые Петли и Большие Петли и там была школа. Немцы загоняли родителей в одно здание, детей в другое и сжигали. Помню, что потом Валя с ребятами бегали и собирали бумагу, тетради, которые разнесло ветром после пожара. Приносила домой, а мама ее ругала: «Куда вы бегали? Зачем?». Но дети есть дети.

С Усадища потом нас вывезли в деревню Зеленый Лог. Помню, едем зимой, а вдоль шоссе круглые, как тарелки, мины. А немцы отгоняли нас от мин, показывали на них и кричали: «Киндер! Матка, раус!» Это карательные отряды были очень жестокие. И они, в основном, состояли из эстонцев и латышей. Карателей очень боялись. Приехали мы в Зеленый Лог и нас опять расселили по деревням, где пустые дома. Тогда уже немцы стали отступать. Об этом говорили сами немцы, староста. Мама сказала, что нам и еще нескольким семьям надо уходить, потому что после отступления немцев пойдет карательный отряд, и все будет сжигать. Мы отправились в лес, и я помню там какой-то окоп в кустах, в горе. Была зима, и пол в окопе был изо льда. Мы поселились в этом окопе, а потом к нам приехал на лошади еще какой-то мужчина со своей семьей. Было холодно. Мужчина разжег костерок, мы надышали, потому что нас было много, и лед растаял. В окопе стало мокро. Так вот мы и жили. Бегали в деревню, узнать обстановку. Взрослые рассказывали, что в одном из домов на окно посажена мертвая бабка, в руках у нее две палки. Это сделал карательный отряд для устрашения. Сожгли не всю деревню, несколько домов осталось. Немцы отступили и говорили, что идут наши. Мы вернулись в деревню. Помню, что уже было тепло, и возле школы в большом саду наши солдаты жгли костер. Вокруг собрались все, плачут. Мама спрашивала солдат: «Вы сыночка моего не видели?» У нее воевали еще три брата. Один солдат вспомнил, что воевал с маминым братом, дядей Павлом Сидоровым. Мы по отцу были Трофимовы, а мама Сидорова. Солдаты нас о чем-то спрашивали, а я все пряталась за маму. Боялась, натерпевшись страха за время войны. Мама успокаивала, говорила: «Это же наши, они не тронут!».

Война закончилась, стали отправлять домой. Мы приехали в нашу деревню Славицы, Демьянского района Новгородской области. Наш дом был весь разбит, и мы поселились рядом, у соседей. Соседи тоже в войну были высланы и дома стояли пустые. Помню, у тети Насти была внучка ленинградская. Девочку отправили к бабушке в деревню на лето. Началась война, и она так и осталась с бабушкой. Есть было нечего, собирали все, что у кого было. Мама даже толкла белый мох и пекла из него лепешки. Все тряпки мама поменяла на хлеб. Мы с сестрой ходили в школу в Митрошино, за 2 километра от дома.

Потом мы с мамой поехали в Печоры, она искала работу, чтобы выжить. Поселились на хуторе, на Малой Пачковке у тети Вари. Она пустила нас жить, потому что ей одной было страшно. Ее муж уезжал на заработки, а родителей мужа бандиты ограбили, украли иконы и убили. А мама работала у разных хозяев. Помню, работала у Погодиных; пилила с хозяином лес. Мы тоже помогали; убирали сучья, копали картошку. Платили за работу картошкой, хлебом, едой. На Пасху мама принесла десяток яиц. Помню, остались у мамы очень красивые занавески, рисунок розами. Раньше занавески вешали на окна только к празднику, а потом снимали. Мама из этих занавесок сшила вручную нам с сестрой по платью. У нас был настоящий праздник, платья берегли. С одеждой было очень скромно.

Моя свекровь из Изборска рассказывала, что после войны русские беженцы с мешками шли один за одним искать лучшей доли.

Так мы и остались жить в Печорах. На Пачковке сняли комнату в доме у хозяина, который жил в Таллинне. Мама так и подрабатывала, у разных хозяев. Паспортов тогда не было, не помню, в каком возрасте их давали; в 16 или в 18 лет. Сестру Валю по домовой книге взяли работать на промкомбинат, напротив центральной аптеки. На промкомбинате вязали белые носки из хлопка, свитера. А потом и меня взяли туда на работу. В школу мы с Валей ходили на Пачковке, и в вечернюю тоже немного. Брат с войны не вернулся. Мама ходила к одной очень грамотной женщине на Пачковке и та помогала ей писать, подавать в розыск на брата. Но маме отвечали, что он пропал без вести. Брат был на войне радистом, а радисты все время были на передовой. Вернулась из Германии сестра Клава. Она приехала в нашу родную деревню и стала нас искать. Там никто не знал, куда мы поехали, но она все равно смогла нас в Печорах найти. Клава пожила с нами немного, а потом ей в городе, возле торговых рядов, в деревянном доме, дали комнату. Она показала нам свое жилье и предложила перебраться жить к ней. Но мама отказалась, так как на Пачковке мы уже обжились, в комнате у нас была хозяйская мебель, хозяева платили нам за работу картошкой, продуктами. А у Клавы не было даже кровати. Работу сестра не смогла найти и уехала в Латвию. Сначала она устроилась на работу в Сигулде, на скотном дворе. А потом уехала в Ригу и там стала работать проводником на железной дороге. Жила в общежитии.

Клава рассказывала нам о своей жизни в Германии. Жила она там в лагере, ходила на работу. По выходным заключенных пускали в церковь. В церкви Клава познакомилась с одной немкой, та ее подкармливала. Кусочки хлеба Клава приносила с собой и прятала под подушку, а кто-то из девчонок донес об этом немцам. Это считалось воровством. Немцы проверили и назначили 25 плеток на бочке.

Клава была у нас красивой, в Риге она вышла замуж за моряка. Мужа звали Меланик, он был капитаном корабля. Потом он попал в тюрьму, Клава легла в больницу, а их дочь Свету забрала Валя, которая уже жила в это время в Таллинне. Клава умерла, и похоронили ее в Юрмале. А Света так и выросла у Вали. Сейчас так и живет в Таллинне, там ее дети и внуки.

Расскажу, как я пошла работать на промкомбинат. Взяли меня без паспорта, по домовой книге. Заведующей у нас была Лидия Гавриловна и она все время мне спину ровняла. Сижу я возле окна, напротив аптеки, вяжу на машинке носки и пою песни. Все ходят, слушают. Из комсомольской организации хотели даже отправить учиться на певицу. Я ходила петь в хор с 17 лет. Любовь к пению у меня наследственная. У нас в семье хорошо пел отец. У него было много братьев, которые разъехались по разным городам и все они были умные, талантливые. Семья у него была бедной. А мама была красивая, с длинными косами, из богатой семьи и родители не очень хотели отдавать замуж за отца. Но потом в приданое дали корову, лошадь. Начало семейной жизни у родителей было хорошее. Они построили новый дом на краю деревни, у леса, который впоследствии немцы выбрали под штаб.

Помню, папа собирается на работу и поет: «По Дону гуляет казак молодой…», а мама была все время занята работой по дому, так как в большой семье петь было некогда.

Первым руководителем хора был Павлов Артемий Владимирович. Я помню всех руководителей хора: Мошкина, Полякова. Власову Светлану. Она сейчас в Москве преподает музыку детям.

Петь с Пачковки мы бегали в Дом культуры, были очень дисциплинированные. В промкомбинате работали разные кружки. Я была заведующей Красного уголка. Мы везде принимали участие, пели и на выборах, и в военкомате. Меня, как комсомолку, от военкомата хотели отправить учиться на певицу, но я не смогла оставить маму и не поехала. В то время мы с агитбригадами ездили выступать с концертами по деревням. Помню, приехали мы на лошади в Городище. Нас встретили в клубе, с ночлегом: кто на сеновале, кому хозяева в доме постелили. Напоили молоком. Руководитель сразу узнавал, кто как в деревне работает, собирал сведения. Мы с девчонками садились в кружок и разучивали частушки, чтобы вечером выступать. Мы были молодые, радовались жизни, шутили. После концерта в Городище познакомились с парнями, студентами из Ленинграда. И они катали нас с подругой на лодке по речке Пимже, а мы пели.

В то время в парках повсюду были танцевальные «пятачки». Молодые там пели и танцевали, а более взрослые приходили посидеть на скамейках, послушать музыку, поговорить. Особенно многолюдно было по воскресеньям. Вокруг была чистота, на клумбах цвели цветы. В Печорах было спокойно. Приходилось возвращаться с работы на фабрике в два часа ночи, и никто не боялся. Конечно, постоянно дежурили гражданские патрули и милиция.

Мы – комсомольцы помогали строить трикотажную фабрику. Вначале на том месте была красильня и столярный цех, а потом построили фабрику. Молодежь в выходные дни помогала строителям. Мы подносили песок, кирпичи. Весь склон возле фабрики расчистили от кустарника и посадили там яблони. На лошади возили в Чальцево воду на подсобное хозяйство промкомбината. На промкомбинате, вместе с нами, работала бабушка Сопотова Дмитрия Геннадьевича, Мария Федоровна.

За хорошую работу мне дали квартиру на Богдановке, рядом с конторой. Переезжать с Пачковки пришлось на лошади. Вещей своих было мало, кто-то подарил кровать. Потом забрали к себе свекровь. Она помогала нам растить детей. Она была мне как родная мать. Мы с ней прожили вместе более 20 лет.

Мама моя похоронена в Таллинне, вместе с сестрой. Меня дети тоже зовут жить в Эстонию, но я привыкла к Печорам, живу здесь с детства. У меня здесь квартира, дача, церковь, любимый хор, много знакомых. Я много лет проработала на трикотажной фабрике и меня помнят многие, здороваются. Все как одна семья. В последнее время стали болеть ноги, но я продолжаю ходить петь.

Фотографии и документы

Кликните для увеличения