Фаина Ивановна Соколова

Я родилась 20.09.1938 г. К началу войны мне не было трех полных лет. Но я отлично её помню.

Помню, что мы жили перед войной в Карамышевском районе Псковской области (сейчас это Псковский район), в деревне Большие Невадицы. Мама работала в колхозе. Отец мамы был очень работящим человеком. У него было три дочери; дед переживал, что у него нет сыновей. Его раскулачили и отправили в Сибирь около 1928 г. В то время за мамой ухаживал отец, ей было 17 лет. Когда деда с семьей увозили, уже посадили всех на подводы, он вышел за ворота и так смотрел, что мама соскочила с повозки и осталась в деревне. А отец моего отца служил в царской армии 25 лет. Отслужил он, пришел в деревню, за спиной котомка. Бабы стоят у колодца и говорят: «Вот какой солдатик идет!» Так мы и остались Солдатовы. Тогда ведь не было таких фамилий, как сейчас.

Примерно в середине 30-х гг. из Сибири вернулись бабушка (дед не вернулся) и две моих тети, сестры мамы - Анна и Ольга. Тетя Аня жила с мужем Иваном во Пскове, на ул. Воровского, у нее было трое детей - Миша, Зина, Маша. Иван был острым на язык, а в то страшное время все «капали» друг на друга. Поругался он с соседом, что-то нелестное ему сказал. Ночью приехал воронок. Стучатся, заходят, говорят: «Одевайся». Жене сказано было оставаться на месте, ничего с собой не разрешили взять. В 1937 г. осенью его забрали, в феврале расстреляли. За что – мы тогда так и не поняли... Потом, в 1956 г. дали семье пенсию, реабилитировали его. Тетя Аня так и жила потом одна с детьми. Во второй раз у нас в роду никто не выходил замуж.

Мой отец работал в сельсовете секретарем. В день, когда война началась, он прислал нарочного (сельсовет был в нескольких километрах от деревни) – неожиданно в деревню прискакал молодой мужчина на лошади; скачет и кричит: «Война! Война!» Все взрослые, в том числе и моя мама, выбежали на улицу. А мы, дети, даже не понимаем, что это за слово: война. Помню только, что мама схватила нас за руку (у меня был братишка на год младше, и мама была беременна следующим) и почему-то со всеми, кто был в деревне, помчалась к лесу. Добежав до леса, мы засели в канавах. Детям сказано было молчать, но мы, смотря на взрослых, которые плакали, кричали, тоже ревели.

У папы была бронь – может быть, потому, что он работал в сельсовете. Но он её не использовал – он сразу ушел добровольцем к партизанам.

Помню, как отец еще до того в подвале выкопал глубокую яму, и в эту яму опустили сундук с теплой зимней одеждой и другими вещами, фотографиями, закопали. Поэтому, когда дом сгорел, этот закопанный сундук остался целым. Наш дом стоял на самой горе, сразу за ним начинался крутой спуск. И в самом конце огорода выкапывали большие ямы, собирали овощи и зарывали их туда, готовясь к голодным годам.

Ближе к осени немцы вошли в деревню. Выглядели они как обыкновенные люди. Они облили керосином дома и подожгли их. Я видела, как горел наш дом. Помню: держусь за маму, она рыдает, как и все женщины кругом.

Потом немцы нас всех посадили на подводы и повезли в Карамышево. Деревня наша была большой, подвод много. Остановились напротив Карамышева, которое тоже пылало. Поместили нас в школу. Потом подожгли недалеко от школы один дом. Оказывается, немцы боялись партизан, и они на ночь поджигали дом.

В одной из наших семей был мальчик лет 15-ти, он не ходил. Немцы сказали его матери, что вылечат его. Мать этого мальчика оставила в деревне, а сама поехала со всеми на подводах. Когда они остановились, потихоньку слезла. А с одной стороны дороги было покато, и росли кусты. В них она и спряталась. Потом она вернулась в нашу деревню. Оказалось, что мальчика этого посадили в погреб, завалили сеном и подожгли, единственного из всей деревни сожгли заживо.

Мама потом рассказывала нам такой эпизод: она ведь была беременна. Один немец приставил ей к спине ружье и говорит «Чей?» А она говорит: «Вашего Гитлера!» Он засмеялся, ружье опустил. Только огрел её прикладом по пояснице.

На следующий день, рано утром пришла папина сестра, она жила в деревне Зряковичи, километрах в трех от Карамышева. Что она наговорила часовым – не знаю, но они выпустили маму и нас с братом. Привела нас к себе в деревню, мы там переночевали одну ночь - мама не хотела больше оставаться. И мы отправились в свою деревню. Ночь идем – день сидим в кустах, прячемся. Напротив нашей деревни, на другой стороне реки была д. Крякуша. Дошли мы до нее, а там оказался эсэсовский пост. Не помню, что сказала ему мама, но он пропустил нас. Мы прошли и сразу засели в кусты. Потом, когда уже стемнело, вышли к реке, к броду. На той стороне – человек. А в темноте не видно, что за человек. Потом мама говорит: «Всё одно. Он нас видел, и мы его видели. Погибать - так погибать». Оказался он парнем из нашей деревни, маму узнал.

В деревне сохранился только один погреб. В него собрались почти все жители деревни, потихоньку пришедшие обратно. Потом мы жили в шалашах, на выселках, Бог знает как.

Мама родила уже в начале зимы. Как только схватки начались, нас вместе с ней погрузили на телегу и привезли куда-то к знакомым, в другую деревню. Я даже помню, как она родила, как маленького ребеночка – мальчика - завернули и положили на печку. Легли спать спокойно. Рано утром просыпаемся, хозяйка выскочила на улицу, прибежала и сказала: «Быстрее одевайтесь. Немцы!» Они приехали на конях с другой стороны реки, льда не было. Поскакали они на берегу, попрыгали – лошади не пошли в воду – и уехали. Мама больше не захотела оставаться там. Нас всех погрузили в сани и отправили обратно в лес.

Первую военную зиму мы ночевали в окопах, в снегу. Однажды стенка окопа обсыпалась. Хорошо, что мама вскочила, а мы с братом лежим засыпанные – одни ноги торчат. Но, слава Богу, остались живыми. Мама после этого решила копать свою землянку. Они с подругой выкопали отдельный окоп, в нем стояла буржуйка, и было тепло. Там мы и прожили всю войну. Потом мы каким-то образом попали в партизанский отряд, который был недалеко от деревни. Очень выручали нас ямы с овощами, припрятанными еще летом в огородах. Некоторые были разрыты (все же немцы тоже соображали), но большинство хранилищ уцелело. Наша яма была в сохранности. Мама иногда ездила с партизанами в санях за провизией.

Папа в это время воевал в партизанском отряде Васильева подрывником. Потом, уже когда Псковскую область освободили от фашистов, ему вместе с другом дали несколько дней отпуска. Они приехали и в деревне выстроили небольшие домики. Уцелевшие жители к тому времени собрались вместе. Убранство домиков было более чем скромным: печка, за ней кровать, направо большой угол, сундук (мы его откопали), рядом лавка и стол. Тогда умер Коля, ему было восемь месяцев. Условия жуткие, медицинских работников рядом не было. Через неделю и Витя умер. А потом я заболела золотухой. Помню, как сидела, завернутая в одеяло, и густо-густо тек гной. Всё-таки жизнь в землянке в лесу – это не шутки.

В нашем домишке вместе с нами жила учительница. Ребят, несмотря на войну, надо было учить. Она и меня научила читать, мне было пять лет.

Когда в 1945 г. война закончилась, отца отправили на Финский перешеек работать завскладом. Он сразу выслал нам приглашение. Мама собрала что-то, и мы поехали в Треновск, это 123 км от Ленинграда и 45 км от Выборга. Помню, народу в поезде было много, шумно, страшновато. Я молчу и держусь за маму. Молчать мы были хорошо научены.

В Треновске папе был дан дом с двумя комнатами, баня на участке. 26 октября 1946 г. в этом доме родился мой брат Володя.

А в мае 1947 г. отца арестовали, дом отобрали. Володе было полгода. Судили отца «тройкой» в Ленинграде. У него допытывались, зачем он пошел воевать, ведь у него была бронь от войны. Зачем пошел на войну? Почему в партизанах, почему именно у Васильева? Васильев после войны был в немилости у Сталина. Дали отцу 10 лет лагерей. 4 года он отбыл в Казахстане, работал там дояром. Потом его отправили на Сахалин. Я уже училась в школе. Мы в то время жили в лесу в домике. Тепло там было только в кухне. Мы там прожили до 1948 г.

В Пскове жили мамины сестры. Они позвали нас к себе, и мы переехали к ним. Это был февраль 1948 г. Дом стоял на ул. Поземского, за Ильинской церковью. Жили мы в полуподвальном помещении – кухня и две маленьких комнатки. Стояли там стол и кровать. Стенка зимой промерзала, и дом покрывался льдом. От такой жизни у меня стали болеть плечи. Потом в 5-6 классах школы меня даже освобождали от физкультуры.

Мама писала отцу в лагерь письма, а я их разрисовывала, очень любила рисовать.

Весной 1953 г. вышел указ Сталина, и отца освободили. В августе он приехал.

Вскоре после того, как приехал отец, мама заболела. Работала она на электростанции в Пскове. Вагонетка сошла с рельсов, и она её подняла и поправила. Появилась у неё боль в животе. А отец приехал из лагеря тоже нездоровым, у него ослабло сердце. Их с мамой вместе положили в больницу. Остались дома только мы с братом и тетка. Маме в декабре 1953 г. сделали операцию – разрезали и зашили, уже ничего нельзя было поделать; у нее нашли рак. Умерла она в июне. Володе было семь лет. Я училась в 6 классе, мне было пятнадцать лет. Меня освободили от экзаменов в тот раз.

Отец потом женился, познакомили его с очень хорошей женщиной Марией Васильевной, и в ноябре, через год, у них родилась дочь, моя сводная сестра. Я ее очень люблю, мы с ней дружим всю жизнь. Я сейчас часто к ним езжу.

У папы было две сестры, одна жила в д. Зряковичи. В начале войны у них в деревне согнали всех людей в сарай и хотели их поджечь. Уже обложили сеном, но вовремя подоспели партизаны (даже в каком-то фильме я видела такой эпизод) и отбили людей. Открыли сарай, вышла папина сестра – она была молодой – вся голова стала белой.

Старшая сестра, Федосья Ивановна, жила в Петербурге. Мы к ней часто ездили, пока жили в Треновске. Дом ее был разбит в войну, и она жила в бараке на ул. Красина. Мужа расстреляли как врага народа в 1937 или 1938 г. Их сын Коля в то время учился в летной школе. Его отправили на фронт, и все ребята с его курса пропали без вести, а подробностей я не знаю. Федосья Ивановна прожила всю блокаду в Ленинграде, никуда не выезжая.

В первый класс я пошла в Койвистэ, в восемь лет, и уже умела читать и писать. Отец сразу привел меня в библиотеку, записал туда. Я брала там книги. Тут как раз отца посадили, и надо было остаться дома, присматривать за братом. В тот год я школу пропустила. Помню, как-то проснулись мы с братом, а на улице шум – танки идут (кажется, это были учения). Я - в рев, брата схватила, держу его крепко. Потом оказалось, что ничего страшного не происходит. В феврале 1948 г., когда мы приехали во Псков, ходить в школу уже не было смысла, и пошла я туда в следующем учебном году. Маме ходить в школу не дали в свое время – она отучилась только два года, а я закончила десять классов в 1957 г. Училась я хорошо, шла на золотую медаль, но не получила ее – ведь отец был «врагом народа».

После школы наш класс пошел работать в совхоз им. С. М. Кирова. Я работала в телятнике, летом – в свинарнике. Там я познакомилась с будущим мужем, мы с Витей поженились. Потом мы жили некоторое время врозь, я уехала в Калининград одна к знакомым. Там в 1960 г. родился сын Витя. Я отработала дояркой три года. Муж тогда служил в армии подводником. Мы с ним потом сошлись снова, всякое у нас в жизни бывало.

Потом моя вторая мама написала, что заболел отец, и я приехала к ним. Сестра тогда уже училась в школе. Отец скоро умер, у него было четыре инфаркта. Мачеха умерла в 77 лет, вырастив дочь.

В 1965 г. организовывался Печорский район, его тогда еще не было. Свекра как инженера-строителя пригласили сюда, в Печоры. На праздник 1 мая мы приезжали к ним с сыном, а они позвали нас жить вместе. В результате в июне мы переехали в Печоры. Первое время я работала на трикотажной фабрике, а муж вначале в КБО, потом в Обществе слепых. Потом, года через два, и я туда перешла. Со слепыми я отработала больше 26 лет. Сначала – четыре года кассиром. Потом предложили работу мастера в цехе. И самодеятельностью мы там занимались активно.

Петь я очень люблю с пяти лет, пошла в родителей. Тогда во время военных посиделок сажали меня женщины на сундук, я им пела. Они сидят вокруг стола, плачут – мужья ведь у всех на войне. И была такая песня, я её запомнила:

Измученный, израненный кровавою войной,

На ключик опирается, идет бедняк домой.

Идет бедняк и думает, кружится в голове:

«Зачем меня изранили в проклятой той войне?

Зачем иду, израненный, в родительский я дом?

Жена моя красавица не примет жить с собой».

Это народная песня. Во время войны сочиняли много таких песен. Люди записывали войну такой, какой она была на самом деле. У моей сестры даже была тетрадь с военными песнями. В школьном хоре и на вечерах я тоже пела – везде, где только могла. В музыкальную школу ходить, конечно, не пришлось - денег у нас не было. Мама работала до изнеможения, зарплаты были небольшие. Она и сама очень хорошо пела, любила «Темную ночь» и «Чайку». А папа умел играть на балалайке.

В хоре ВОС было около шестидесяти человек. Мы ездили на областные смотры, были на Всероссийском конкурсе в Нальчике в 1990 г. Я получила диплом лауреата за песню «Вижу море, вижу реки, горы и поля». Мне даже дали медаль!

Теперь о семье. Брат Володя умер. С его женой, милой женщиной, мы до сих пор дружим и часто вместе поем. Брат тоже пел красивым баритоном, он даже как-то выступал на телевидении.

У меня трое детей. Старший сын уже умер, у него был инсульт. Он был очень рукастым: умел рисовать, мастерить – коврики плел из обрезков, штопать. Легче перечислить то, чего он не умел.

Коля – головастый. Его друг Володя говорит, что они пара – у него сила, а у Коли голова. Витя тоже учился на «отлично».

У меня пять внучек. Старшая - Маша – Колина дочь, ей сейчас 35 лет. Она работала в торговле, заместителем директора. Юля и Оля – двойняшки, окончили Новгородский университет, Юля – факультет культурологии (осталась в Новгороде с мужем-строителем), Оля – медицинский (с мужем-военнослужащим живет в Пскове). Таисия учится в девятом классе. Еще одна Маша в двенадцатом классе лингвистической гимназии. Есть и внук Лёша, ему 30 лет. Он окончил политехнический институт с красным дипломом. Уже есть два правнука (Даня - 15 лет и еще девочка, ей один год). Даня закончил девять классов на одни пятерки, он умнейший парень. Ушел после школы в колледж. Он превосходно разбирается в информатике, в компьютерах.

Юля с Олей поют, как и я, к тому же занимались раньше бальными танцами. Когда им было по три года, ходили мы в храм. На них были вязаные сарафанчики; кроме меня, никто в Печорах такие не вяжет. Юля вместе с хором пела, правда, без слов.

Маша тоже поет. Когда Тася была маленькой, я пела что-то, пока её укачивала, и она со мной «пела», повторяла мелодии.

В последнее время я много вяжу. Сводная сестра Маши, Настя, в прошлом ноябре родила девочку. Ей скоро годик, и нужно будет связать ей сарафанчик.

Я до сих пор пою. Бывает, ноги болят, здоровье подводит, а всё равно иду на репетицию.