Людмила Ивановна Морозова

Я, Морозова (Цыпкина) Людмила Ивановна родилась 21 сентября 1934 года. Жила в хорошей достаточной семье по тем временам. Семья у нас была большая: дедушка - Матвей Григорьевич Цыпкин, бабушка – Цыпкина Устинья Ивановна, папа - Иван Матвеевич Цыпкин, мама – Анастасия Ивановна Цыпкина, и мы – три сестры: я – Людмила, Евгения и Мария Цыпкины. В детстве я не слышала, чтобы у нас в семье ругались. Когда мы ещё спали, дедушка с бабушкой вставали рано утром: дедушка топил печку и кормил скотину, а бабушка начинала готовить. Тогда нам уже не спалось от вкусных запахов. Спали мы за столом: там между двух скамеек клали доску с крестом, стелили и мы спали втроём. Перегородок в доме не было. Была завеса от стены до печки. Ещё у нас была вторая изба, и посередине сени, но там не было печки, и там спали только летом. Был большой двор и три хлева, которые были выложены из плитняка. В одном было около 10 овец, в другом стояла корова и в третьем лошадь. По тем временам мы жили богато. В клети с железной дверью, стены которой были толщиной больше метра, хранили мясо и соленья. Там всегда было холодно. Ещё на дворе было большое гумно и рей, где сушили снопы, рожь и всё остальное. Гумно наполовину было забито сеном, на второй половине обмолачивали урожай.

Папа работал секретарём сельского совета в деревне Тупицы. Округ сельского совета - деревни: Погорелка, Грудинино, Тупицы, Загустино, Большая Дуга, Малая Дуга, Сахнино, Малое Ершово, Мыс. Мы жили в деревне возле железной дороги. На окраине было четыре дома. Железная дорога была: Псков – Гдов – Ленинград.

Помню, как справляли Пасху. Бабушка напечёт пирогов, наготовит угощений всяких. Взрослые на службу в храм уйдут. А мы – дети ждём их, в окошко смотрим. После службы собирались все за праздничным столом. Сначала одно яйцо освященное на всех разрезали, а потом угощались. На Николу много гостей собиралось. Помню, ставили на стол четверть – это ёмкость для спиртного, но выпивали понемногу.

Готовили очень вкусные каши в печке, мясо всегда было – поросят держали, яичницу готовили, пироги пекли поливаные – сверху на тесто поливали маслом, смешанным с яйцом. Пироги пекли пшеничные и белые.

Началась война. В один летний солнечный день нагрянули немцы. Их было очень много. Они поселились в нашей пуне – летней пристройке возле клети. В гумне они вытаскивали снизу сено и сделали себе спальни, а снаружи завесили палатками, потому что у нас было много комаров. На меже была кухня, где они готовили. Мы, дети, прибегали к ним на вкусный запах, и они иногда давали нам супа, который оставался. Эти немцы были мирные.

Папа и многие другие мужчины из нашей деревни ушли в партизаны. Бабушка с мамой каждый день пекли хлебы, и когда немцы отлучались, обычно это было днём, а к вечеру возвращались, мы с мамой переходили железную дорогу и шли в лес в двух-трёх километрах от деревни. Мама оставляла меня собирать ягоды, а сама с авоськой хлеба шла дальше. Потом возвращалась, мы собирали ягоды и шли домой. Я поняла, когда повзрослела, что мама носила хлеб партизанам, а меня оставляла в ягодах, чтобы я ничего не знала и не смогла проговориться.

Потом в деревне появились другие немцы. Они были очень злые, мы боялись ходить в огород. Они привозили много кур, потом ловили их и били. Однажды попросили маму срочно стопить баню. Мама торопилась, и последнюю головешку залила водой и выкинула на улицу в кучу углей. Головешка стала разгораться. А немцы в бане. Конечно, они подумали, что это специально подстроено. Тогда немцы пришли к нам и стали ставить всех в ряд, чтобы расстрелять. Мы трое были на печке, немцы нас стягивали за ноги, мы плакали и карабкались обратно. Они решили, что мама хотела поджечь баню вместе с ними. Прибежала соседка, которая умела говорить по-немецки и дружила с немцами, она объяснила, что произошло, и уговорила не убивать нас.

Потом папу поймали, посадили в баню в деревне Тупицы. Мы с мамой носили ему поесть. Баня была заколочена. Мы подавали ему еду в маленький душник. Кто-то смог выпустить отца, и он ушёл в лес. Когда немцы уехали, пришёл папа, взял большую лестницу, приставил её к гумну и попросил меня залезть высоко на сено. Там возле стены в сене лежала винтовка. Я достала её и отдала отцу. Он взял винтовку, попрощался с нами и пошёл вдоль огорода к железной дороге. Как сейчас вижу, как он идёт по осоке, по воде через железную дорогу… И больше я его никогда не видела. А ещё мы с мамой ходили в деревню Загустино, там был партизанский сход. Один раз, когда немцев в деревне не было, партизаны приходили к нам ночью, залезали в подвал и там долго беседовали, дедушка караулил. Потом партизаны уходили с авоськами. Но у нас по соседству был предатель Хрулев Ефим, который всё кричал: «Докажу немцам!» Он после войны в лесу жил, боялся в деревню возвращаться, но к зиме домой пришёл.

Мы с ребятами бегали к железной дороге, рвали цветы и бросали в окна проезжающих вагонов. А однажды слышим плач, крик – это повезли народ в товарных вагонах, начали угонять в Германию. И тогда мы всей семьёй переползли через железную дорогу, и ушли в лес. Так мы долго скитались по лесам, землянкам. Возле деревень Борзово, Русилово, Змеевка, Угольская, Ратцы, Селкино. Вблизи деревни Ратцы мы в лесу жили долго, всю зиму. Папа прислал письмо, что он ранен, оторвало палец на левой руке. Писал, что он лежал в Стругах Красных, а потом написал, что отправляют на фронт. И больше писем не было. Над лесом, где мы жили, часто над нами кружили немецкие самолёты. Стреляли прицельно, а мы убегали. Один раз попали в перину, которую несли цыгане, и перья разлетелись. Это нас спасло. Мы смогли перебежать через опушку. Однажды мы с мамой спилили берёзу и ломали веточки, чтобы кормить корову. Прилетел самолёт и стал по нам стрелять. Мама меня схватила, и мы спрятались под берёзу. Маму ранило в руку, но легко, кость не задело.

Мы жили с партизанами. Я хоть и маленькая была, а приходилось молоть помогать. Стирали кровяные бинты, сушили на ветках ёлок. У нас с собой в лесу была корова. Она была маленькая, поэтому, наверное, и осталась жива, а остальных трёх, которые были у родственников, зарезали для партизан и сами ели. Но молока особо не было, кормить-то корову было нечем. А наша корова потом с нами и домой вернулась. Мы на ней огороды бороновали.

Потом мы перебрались на хутор и жили в гумне. Там было много семей. Когда спали, посередине всегда горел костёр, потому что было очень много комаров. Из одежды была только та, что на себе, да и то вся во вшах. Снимем, настираем, а они опять откуда-то берутся.

Очень голодали. Ели всё, что было можно. Знали вкус каждой травинки. Особенно вкусными были, как мы их называли, «стволья» - тмин. Хлеб пекли из берёзовых опилок. А ещё варили крупеньку – там была вода, плавало три крупинки, и стакан молока на горшок. Бегали за полтора километра – там рос дуб. Собирали жёлуди и с аппетитом их ели.

Когда вернулись в деревню, все дома были сожжены. Все каменные постройки и колодцы взорваны. У нас клеть была из камня, в ней стены были очень толстые каменные, дверь железная… Так ведь всё было раскрошено в мелочь. Жить негде, есть нечего, одежды никакой. В наших местах было много немецких укреплений, в которых было оборудованы жилые помещения. Оттуда носили некоторые материалы для построек, например, доски для пола. Жили опять в землянке. Я прожила в землянке, пока вышла замуж. Строить дом было некому. Отец с фронта не вернулся – погиб в 1944 году сержантом под Нарвой. Мама после войны встретила молодого мужчину, на 9 лет младше её – инвалида без ноги. Дедушка – отец папы – сказал, что мне чужие не нужны. И мама стала жить отдельно своей новой семьёй. Там у неё родилось четверо детей. А мы остались жить с дедушкой и бабушкой. Дедушка однажды ездил по делам в Эстонию, сильно промок, заболел воспалением лёгких. Лечения никакого не было. Через шесть месяцев он умер. Сёстры жили сначала с матерью, а потом уехали: одна под Ленинград, другая в Калининград - к родне. Одна из сестёр сначала была отправлена в Псков в няньки. Там люди оказались хорошие, помогли ей закончить семь классов школы. Вторая сестра нянчила младших братьев и сестёр в семье матери. Закончила три класса. А я осталась с бабушкой. У бабушки на руках до локтя была экзема. Всё время были руки завязаны. Бывало, у партизан в лесу попросит тол, настругает в бутылочку с маслом, смажет. Чуть отпустит, а потом опять начинается всё снова.

В школу мне нужно было ходить за три километра, а обуть нечего. Бабушка говорит: «Люсенька, обуй мои лапоточки – поршни». Их ещё дедушка плёл. Он умел и валенки валять, сапоги подбить. Пришла в школу, а ноги-то под стол прячу, выйти боюсь – стыдно. Обратно вышла из школы, сняла поршни и прыгала по проталинкам босиком. Таких, как я, мало было. Всё-таки у кого отцы вернулись, у кого братья – были дети лучше обуты и одеты. А вот портфель у меня был – большой, папин ещё. Писали вначале на газетах. И парты были – не парты, а сколоченные столы. Скамейки, на которых сидели, были сделаны из железнодорожных шпал. И надеть было нечего. Бабушка всё время возила с собой сарафан «на смерть». Вот из этого сарафана она и сказал мне сшить платье. И сапожки свои отдала мне в школу ходить. Потом я стала бегать в лес, собирать ягоды, вязать веники и ходила продавать в Псков. Так появлялась хоть какая-то копеечка. Я могла купить себе какую-то одежду. В школе я училась отлично, но закончила только три класса. Пришлось выходить на работу. Придёт бригадир, скажет: «На работу!» Я говорю: «Мне же в школу надо!» А он: «Тогда огород отберём!»

В нашей землянке как весна, так вода подходит. Вот встану утром, обую резиновые сапоги, когда они уже появились, да и выношу вёдер триста воды. Половничины плавают…

У нас с бабушкой был огород. Копать приходилось в ручную под лопату. Половину засевали рожью, на второй половине сажали картошку, делали грядки. Бывало, в деревне гармонь играет, народ гуляет, а я с лопатой «пляшу». Или на колодец пойду за водой – у нас кипунок был – поставлю ведро-то и приплясываю. Каждую неделю надо было рожь намолотить на хлебы.

Приходили вербовать на работу. Я завербовалась в Тосно под Ленинград на кирпичный завод. Но бабушка заплакала: «На кого ты меня бросаешь?!» И я осталась. Бабушка умерла, когда я познакомилась со своим будущим супругом. Неделю болела, медицинской помощи не было никакой. Мы были в нашей землянке, бабушка лежала, позвала нас, мы нащупали пульс. Он бился всё тише и затих.

Вышла замуж. Мы построили свой большой дом. Вырастили трёх дочерей. Потом колхоза и сельсовета в нашей деревне не стало, магазина тоже. И мы стали с супругом решать, как жить дальше. Муж уехал работать в Псков в строительный трест. Его направили на строительство Керамического комбината в городе Печоры. Сначала мы купили небольшой домик в деревне Мыльниково. Потом нам от Керамического комбината дали квартиру. Я стала работать прессовщицей. Тяжёлая работа, но в сравнении с колхозной, она была легче! Я проработала там до пенсии, имела четвёртый разряд. Получила медаль «Ветеран труда». На пенсии пошла работать в детский сад «Рябинка» нянечкой. Вот такой долгий у меня трудовой путь.

А сейчас мы с хозяином огород держим, пчёл. Дети и внуки любят у нас гостить.

Фотографии и документы

Кликните для увеличения